С Марией, Матерью Твоей, с любимым учеником, со всеми женщинами, которые остались Тебе верны, стою я, Господи, у подножия Твоего Креста.

Едва смея поднять глаза, перед этим Крестом я ныне учусь тому, чему не смогли вразумить меня даже слова Евангелия.

Нога Твои пригвождены ко древу. Крест Твой — точило, где выжимается истинный виноград. Отсюда уйти Ты не можешь. Здесь Ты назначил мне встречу и ждешь. Пригвожденный ко Кресту, Ты обречен ждать. Я могу не придти, но Ты останешься там, куда дал вознести Себя.

Твои руки распростерты, раскрыты, чтобы призвать всех. Они не могут сомкнуться. Гвозди держат их вечно раскрытыми для объятья. Они раскрыты для меня.

Голова Твоя опущена, Ты как будто киваешь в знак согласия. Ты принял и исполнил волю Божию, стало быть, и Твою волю, и волю Отца, и волю Духа. Ты склоняешь голову в знак послушания тому, что — ради людей — потребовала любовь Пресвятой Троицы.

И в то же время Твоя голова склонена к тем, кто внизу. И к тем, кто любил Тебя, и к тем, кто кричал: Распни Его! К тем, кто страждет и затоптан в грязь, к тем, кто ищет, сам того не сознавая.

Твои глаза закрыты, но внутренним зрением они видят Отца и видят людей, и любовь всего Твоего существа обращена сейчас и к Нему и к ним.

Кровь струится с Твоего лба, стекает с рук и всего тела, подвергнутого бичеванию. Стекает медленно, длинными струйками. Она течет и из Твоего пронзенного ребра, словно сердце Твое разорвалось от напряжения и боли любви. Чаша переполнена.

Терновый венец ранит голову. Эти сплетенные тернии подобные человеческим грехам, собранным вместе для того, чтобы кто-то взял и возложил их на Тебя. Все человеческие грехи липнут друг к другу, они повязаны вместе. Израильский священник, простирая руки, возлагал грехи на голову жертвы. Ныне люди своими руками возложили сплетение своих грехов на благороднейшую часть Твоего тела, на Твою голову.

Но вокруг Твоей головы я вижу лучи света. Вокруг кровавых ран — золотое сияние. Это скорбное видение обретает в нем особый смысл. Если бы я не ощущал этого сияния, образ Распятого был бы неполон для меня. Ибо Распятый — Спаситель и Господь.

Иисус, перед Крестом Твоим я не говорю и не размышляю. Я смотрю на Тебя и хочу, чтобы с каждым вздохом, с каждым ударом сердца образ Твой проникал в меня все глубже и глубже. Так наполни же меня, Распятый! Пригвожденный ко Кресту, будь пригвожден к моему телу, к моей душе! Чтобы я всегда нес Тебя, был от Тебя неотделим, о Возлюбленный.

(Они не поймут. Они станут говорить о больном воображении. Что мне до того, ведь мы вместе, Ты и я.)

Я — Твой. Твой — и в Твоих руках. Я могу лишь повторять, лепетать эти слова. Будь печатью, положенной на сердце, на чувствах моих. Пусть руки Твои, простертые на Кресте, — сколь знаком этот образ! — никогда не отпустят меня и пусть спасут в часы искушений. Да не померкнет во мне этот образ, да не сотрется в вечер моей жизни. И да поможет он сделать смертный мой час трепетным, но и радостным часом.

Господи, Страсти Твои не окончены, Твои раны еще кровоточат. Где Тебя распинают сегодня? Загляните в газеты: Тело Твое пытают и распинают ежечасно. Тело Твое — в человеческих членах.

«Вы были там, где распинали Спасителя моего?» Этот вопрос одной из негритянских спиричуэле обращен ко мне во всей своей остроте. Там ли я, где Его распинают? Способен ли я объять скудным своим воображением, столь тесным, сосредоточенным лишь на себе, нынешнюю, всемирную Голгофу? Могу ли я разделить телесную агонию Христа в каждом человеке, которого перемалывает зло и терзают люди (порой, Господи, и во имя Твое)? Могу ли я встать рядом с Иисусом около каждого страждущего? Лицом к лицу? Ибо за каждым человеческим лицом — Лик, единственный и святой, поруганный и весь в ранах. Если я сохраню в себе этот Святой Лик, то да, смогу.

Непреходящесть и актуальность Страстей Спасителя. Он связал Свои руки нашей свободой. Он ведет бой с нами — за нас. Часто бывает ранен. Иной раз Он кажется убитым в чьей-то душе. Тот акт, коим Он постигает всякое человеческое страдание, есть уже глубочайшее и сокровеннейшее отождествление с этим страданием. Такое отождествление — нечто совершенно иное, нежели какая-либо симпатия, или жалость, или даже осознание страдающим собственной боли. Ибо Иисус ведает нас изнутри, а не извне. Его знание схватывает и усваивает, пронизывает и объемлет собою. Оно включает в себя то, что познает, подобно тому, как железо, раскаленное добела, вбирает в себя огонь, в который оно погружено. Иисус как Бог есть то бытие, благодаря соучастию в котором мы существуем; Он «есть» бытие, которым мы лишь «обладаем». Его бытие внутренне присуще всему, что существует; для каждого человека оно глубже, чем он сам для самого себя, однако без смешения Творца и твари. Все, что есть, все, что совершает человек, все, что с ним происходит — даже и страдание, даже и грех, — обретает возможность существования от Его божественного бытия. Человеческое страдание, хотя оно и темная сторона бытия, все же укоренено в бытии Божием. Конечно, Бог отвергает зло во всех его проявлениях; но Он знает скорби людей так, как не знает ни один человек, потому что черпает свое знание из самого Своего бытия, откуда берет начало всякое существо, и потому что знать — значит войти внутрь.

Господи Иисусе, исключает ли Твое божественное совершенство всякое страдание? В человеческом понимании, по-видимому, да, оно исключает страдание, подразумевающее ограничение, недостаток, нарушение целостности. Оно исключает страдание, навязанное внешней силой. Человек может «претерпевать» его, но Ты, Господи, не можешь быть никем и ничем отстранен или ограничен. Вместо того, чтобы размышлять об умалении совершенства Божия, о том, что было «возложено» на Него наподобие кары и принято Им, следует осознать, что Господь добровольно, деятельно, по собственному почину «берет на Себя» скорби людей. Принятие на Себя человеческих страданий — это свободный акт его суверенной воли. Он ни в чем не умалил Своего верховного совершенства. А ведь он мог не только его умалить, но и как будто низвергнуть, разбить вдребезги. Говорю «разбить» и «как будто», ибо речь идет о своего рода взрыве, взрывающем какой-то строй бытия, какое-то сложившееся совершенство, на место которого врывается иная форма совершенства, не превосходящая первую по существу, но избранная в силу предпочтения и желания Божия. Но коли это так, то могу ли я сказать о Тебе, Спаситель (трепетными устами и не находя должных слов), что Ты можешь страдать, ни в чем не умаляя ни своего совершенства, ни воскресшей и прославленной жизни Твоей? Твое страдание — сама любовь Божия, свободно взявшая на себя свое бремя.

Твои Страсти, Господи, принадлежат истории. Но они преодолевают историческое время. Они принадлежат Твоему собственному времени — времени Христову. Мы, живущие в мире следующих друг за другом событий, пытаемся ввести понятие последовательности и в наше представление о божественной жизни. Ты же, Господи, превосходишь события и историю. Ты вечен. Но вечность Твоя — не продолжение событий, не бесконечная линия. Скорее это единственная точка, где все сосредоточено в настоящем. Прошлое и будущее сливаются в том мгновении, в котором мы живем. В Тебе, Господи, — целостное присутствие всего бытия. Совокупность всех моментов времени расплавляется в единстве «теперешнего», преодолевающего все «до» и «после» нашего человеческого опыта. Человеческое наше время Тобою, вочеловечившимся Богом, вознесено на небо, включено в вечность. Вечность Твоя несет в себе каждое мгновение человеческого времени и в прошлом и в будущем.

Весь груз человеческого страдания, поднятый Тобою на Крест, Распятие Твое — больше любых событий во времени. Страстная Пятница и Пасха едины в вечности Твоей прославленной жизни, хотя исторически Страсти предваряют Воскресение. Страданием Господь побеждает страдание. Твоя мука, Христе Боже, не спорит со славой Твоей и блаженством. Из материи Своей скорби Ты созидаешь Свое торжество. Страдание Твое во времени сливается с победой, ею оно преодолевается, освещается, преображается. Так неистовая радость мгновенно осушает слезы. Так страдание, как горючее, становится пищей для пожирающего пламени.

Решусь ли сказать, Господи, что Ты не только был Богом страдающим, но остаешься Им и по сей день, но только иначе? Конечно же, страдание Твое — тайна, о которой я могу говорить лишь окольным путем сопоставлений и аналогий. Если я говорю, что Ты «страдаешь» и сейчас, то лишь потому, что не располагаю иными словами, которые могли бы передать реальность того, что лишь интуитивно нащупываю. Если я говорю: «Иисус страдает», то вовсе не хочу описать этими словами опыт, равнозначный словам «я страдаю». Стало быть, это всего-навсего оборот речи, метафора? Нет, конечно. Я верую, Господи, что Твои сегодняшние страдания — реальность подлинная и реальность большая, чем страдания людей. Но я не думаю о Твоем страдании в понятиях человеческих. Я говорю, что Ты страдаешь, ибо эти слова — единственный способ выражения — каким бы он ни был убогим — того «нечто», что существует в Боге. И это «нечто» в каком-то высшем, невыразимом смысле как-то соотносится со страданием твари.

Стоит ли, однако, углубляться в это? Стоит ли упорствовать, подыскивая слова, когда заранее известно, что любые из них здесь — лишь убогий лепет? Имеет ли все это для нас жизненную важность? Да, имеет, я глубоко верю в это. Если это принять, если об этом задуматься (и да будут слова эти правдой, Господи!) — благая весть о Христе, страдающем с человеком, поскольку это страдание уже преодолено, хотя и незримо для нас, — эта весть должна погасить и человеческое страдание. Страдавшие души скорее раскрываются обетованиям радости. Матери, потерявшей единственного сына, молодой женщине, потерявшей мужа, мы сможем сказать: «Сам Иисус в этот час страдает твоим страданием, чтобы навсегда превозмочь его. Подобно Симону Киринеянину ты несешь крест твоего Спасителя. И в этот момент Иисус несет его с тобою. Ты еще не видишь, что крест этот, крест на двоих, возвещает о победе. Но глаза твои раскроются, и ты увидишь».

Святые всегда ощущали, что Страсти Иисуса не были просто событием прошлого. В каком-то смысле они становились их современниками. Они не пеклись о том, как примирить блаженство Иисуса по Вознесении с Его нынешними страданиями. Такое не открывается познанию. Но вспомним слова Августина: Da mihi amantem et sentit quod dico(«Дайте мне того, кто любит, и он почувствует то, о чем я говорю»).

Отец и Дух Святой — каждый по-Своему — сопричастны страданиям Сына. Все три ипостаси послушны требованиям любви, проистекающей из общей Их Сущности. Отец Своими руками поддерживает Крест Сына, и голубь парит над ним.

В сердце Божием Крест пребывал еще до того, как был воздвигнут за стенами Иерусалима. Крест деревянный убран; тот, что был в сердце Божием, пребывает вовек.

Агнец, закланный от создания мира. Его непрестанно приносят в жертву.

Источник

Монах Восточной Церкви. Иисус очами простой веры. Никея, 2019. - С. 151-162

Евангелие от Иоанна, Глава 19, стих 2. Толкования стиха