См. комм. к Мф. 27:2, Ин. 18:31

***

По обычной иудейской практике, человека, над которым произносился смертный приговор, нужно было вывести за город и побить камнями. Но вследствие подчинения Иудеи римлянам у верховнаго иудейскаго судилища отнято было право жизни и смерти, так что приговор должен был получить утверждение еще со стороны римскаго прокуратора, и поэтому на следующее утро началась новая и самая важная стадия суда над Христом, именно разбирательство Его дела перед Пилатом.

БЫЛО раннее утро того дня, который назывался «приготовлением к пасхе» Ин. 19:14: παρασκευη του πασχα, “пятница перед пасхой”. , следовательно, великая пятница. Жизнь на востоке обыкновенно пробуждается рано, потому что все спешат воспользоваться для совершения своих дел приятной прохладой утренних часов до наступления томительнаго зноя полуденнаго солнца. Поэтому лишь только начался разсвет, как улицы Иерусалима быстро наполнялись оживленными толпами, торопливо двигавшимися по всем направлениям. Древний Иерусалим с его узкими ули- цами и тесными базарами и вообще был крайне многолюден, но к празднику Пасхи в него стекалось такое множество народа, что святой город должен был производить поистине необычайное впечатление. По свидетельству I. Флавия, в праздновании одной Пасхи вместе с населением города участвовало до 2.700,000 Bell. Jud. 6:9, 3. См. G. А. Мuller, Pontius Pilatus, Stuttgart 1888; П. Маккавейского, Археология истории страданий Г. наш. I. Христа. Киев 1891, глава II; Иннокентия. Последние дни земной жизни I. Хр. изд. 3-е, стр. 231 и сл., и соответствующия главы в жизнеописаниях I. Христа у Фаррара, Эдершеиима, Рейки и др. Воспроизведение статьи А. И. Митя?ина из ״Христ. Чтения” выпуск 2, 1893 г.

Не трудно представить себе, какая суетня и толкотня царствовала на улицах Иерусалима в такой день и при таком огромном стечении столь разнородного по своим привычкам люда; но в описываемое именно утро нельзя было не замечать в толпе более чем обычнаго возбуждения. Народная толпа вообще, а восточная в особенности, крайне чутка к происходящим среди нея событиям, и от нея не могло ускользнуть того, чтО совершилось в предшествующую ночь. Стоустая молва уже конечно успела разнести повсюду весть, что тот галилейский Пророк, Который еще так недавно с необычайным торжеством вступал в Иерусалим и был прославляем, как Сын Давидов, схвачен вождями иудейскими и предан суду, как обманщик и обольститель народа, месит и богохульник, и синедрион в своем ночном заседании произнес над Ним свой страшный приговор: иш мавеф — «человек смерти» (т.-е. достоин смерти). Оставалось только получить утверждение этого приговора со стороны прокуратора римскаго и — народу предстояло зрелище, ради котораго можно было еще остаться в Иерусалиме на несколько дней. И действительно молва не ошиблась. Часов около шести или семи утра, по нашему счислению, от дома первосвященника Каиафы показалась необычайная процессия,, которая направлялась но узким улицам верхней части города, очевидно поднимаясь на гору Сион, где красовался роскошный дворец, некогда построенный со всею пышностию изысканнаго стиля Иродом Великим, конечно, для себя и своих преемников, но теперь по большей части пустовавший и только по большим праздникам служивший местом временнаго пребывания представителя римской власти, прокуратора. Среди этой процессии, состоявшей из знатнейших вождей народа, книжников и фарисеев, с спокойным величием, хотя и с томною грустью на божественном лице, двигался со связанными назад руками и с признаками грубаго издевательства на одежде тот галилейский Пророк, Который именно обвинялся как обольститель народа и богохульник. Можно представить себе, как, падкая на все необычайное, толпа с крайним любопытством ринулась к даровому зрелищу, так что с приближением ко дворцу римскаго прокуратора процессия но необходимости должна была представлять необозримую массу голов, — над которой носился разноголосый и своеобразный гвалт, составляющий особенность крайне возбужденной и разнородной толпы.

Процессия остановилась перед дворцом, который, как служивший иногда резиденцией римскаго сановника претора, а также и местом судебнаго разбирательства, назывался обыкновенно «Преторией». Дворец, построенный на выдающейся возвышенности, гордо высился с своей колоннадой над окружавшими его домами, так что из окон его открывался далекий вид на город с его извивающимися улицами. Сам прокуратор или его часовой мог издали заметить приближение необычайной процессии и сделать необходимые справки и приготовления. Судя по возбуждению толпы, можно было предполагать, не произошла ли опять какая-нибудь вспышка народнаго фанатизма, в роде тех, которыя то и дело случались по большим праздникам, причиняя массу хлопот римскому прокуратору, который, собственно в видах поддержания общественнаго порядка, и переселялся на праздники в Иерусалим из своей обычной резиденции — Кесарии приморской, представлявшей больше удобств к сношению с Римом, Но скоро разъяснялось, что никакого возмущения не было, а вожди народа привели к претории узника, чтобы получить от прокуратура утверждение на произнесенный над ним приговор. В претории была особая палата, служившая местом разбора судебных дел, со всеми принадлежностями, необходимыми для формальнаго судопроизводства. Но старейшины иудейские теперь не хотели вступать внутрь претории с ея языческими украшениями и эмблемами, так как-де это подвергло бы их обрядовому осквернению и лишило возможности вкушать пасху. Эти гробы повапленные, внутри наполненные всякою мерзостью и нечистотою, безчеловечные изверги, сердца которых пылали кровожадною зло- бою на неповиннаго Страдальца, остались до последняго момента верными своей грубозаконнической праведности и, не боясь оскорбления высшей правды, опасались хотя случайнаго, чисто внешняго осквернения чрез соприкосновение с чем-нибудь таким, что, по обрядовому закону, можно было счесть за нечистое. В таком смысле доложено было прокуратору, который поэтому должен был выйти на площадку претории, чтобы с нея выслушать и разобрать предстоявшее дело.

Прокуратором в это время был Понтий Пилат (с 26 по 36 г.). По своему сану это был, так-сказать, губернатор, которому вверено было управление Иудеей и Самарией, составлявшими отдельный округ, как часть большой провинции Сирии, находившейся под управлением проконсула, сан котораго можно поставить в соответствие с саном генерал-губернатора. Прокураторы или по- гречески—игемоны («правители») обыкновенно происходили из класса римских всадников и на их обязанности особенно лежало, помимо поддержания общаго порядка и покорности, особенно собирание доходов со вверенных их управлению округов, а также и заведывание относящимися сюда судебными делами. В некоторых случаях, когда общее состояние округа внушало значительныя полити- ческия опасения, прокураторам предоставлялись и некоторыя проконсульския нрава, и в этих случаях они имели в своем распоряжении значительные отряды войска и по своему усмотрению могли решать даже уголовныя дела, хотя и всегда в некотором соподчинении проконсулу провинции. Такия именно права предоставлены были прокураторам Палестины, так как им постоянно приходилось бороться с серьезными политическими затруднениями, именно вспышками и мятежами этого недовольнаго, неукротимаго в своих политических мечтах народа иудейскаго, из среды котораго то и дело выступали отчаянные «зилоты», которые низвержение ига язычников считали своим долгом пред законом и Иеговою. Для сдерживания и подавления подобнаго фанатизма прокуратору необходимо было иметь под руками войско, которое и занимало в Иерусалиме укрепленную башню Антонию, откуда во всякий момент, по данному сигналу, можно было вызвать необходимый отряд хорошо вооруженных легионеров. В виду такого положения дела, прокураторами Иудеи преимущественно назначались люди известной воинской опытности, и самое прозвище Понтия—Пилат—Pilatus, т. е. копьеметатель, указывает на то, что он в свое время состоял начальником особаго отряда копьеметателей, для каковаго положения требовалось особое мужество и воинская опытность Понтии вели свое происхождение от древняго самнитскаго рода. Кроме Понтия Пилата в римской истории известны еще: Понтий Аквила, один из убийц Цезаря, Ц. Понтий, предводитель самнитян при Кавдиуме, Понтий Телезин самнитский вождь, и др. См. Cic. Off. 2:24, 75; ad fam, 10:33, 4; Suet. Caes. 78.

. Судя по тому, что на чрезвычайно доходное место прокуратора он попал по протекции свирепаго и до ненасытности честолюбиваго временщика Сеяна, державшаго в своих руках Рим при Тиверие, можно думать, что столь исключительной протекции он обязан был тем своим качествам, которыя в миньятюре делали из него второго Сеяна. И действительно, это был человек крайне заносчнвый, властолюбивый, алчный, который с крайним презрением относился к вверенному его управлению народу, смотря на него лишь как на источник государственной казны и своего личнаго обогащения. Неудивительно, что, при таком характере и взгляде на управляемый народ, Понтию Пилату уже на первых порах пришлось не раз иметь крайне неприятныя столкновения с иудеями, которые, невольно чувствуя всю оскорбительность для их самолюбия такого отношения к ним со стороны иноземнаго правителя—язычника, приходили в крайнее раздражение от всякой более и менее неприятной им меры прокуратора. Таких столкновений у Пилата в течение его десятилетней службы в Палестине было несколько, и они по большей части заканчивались тем, что до болезненности, гордый римлянин должен был отступать пред фанатизмом разъяреннаго народа, обнажавшаго свои груди для острия римских мечей и от изступления рвавшаго на себе волосы, неистово завывавшаго и выкрикивавшаго угрозы жалобой и доносами Тиверию на все чинимыя его прокуратором беззакония Philo, Leg. ad Cajum 1030—1035. I. Флавий, Древности, 18:3, 2; Bell. Jud. 2:9, 4 . Понятно, какой горький осадок в душе римскаго игемона должны были оставить такия столкновения, которыя, во всяком случае, до крайности обострили его отношения к вождям ненавистнаго ему народа, и он только ради сохранения своего доходнаго места держался по отношению к ним в качестве холодно-высокомерного сановника» едва сдерживавшаго свою внутреннюю ненависть под личиной внешней благопристойности.

Для достоинства представителя римской власти, конечно, было не особенно приятно требование вождей иудейства, чтобы он. во внимание к обрядовым тон- костям малопонятной ему религии, вышел к ним из дворца и выслушал их заявление па открытом воздухе. Но Пилат уже горьким опытом дознал, как опасно затрагивать религиозные предразсудки иудеев, и потому он не замедлил выйти из претории, тем более, что римский обычай ничего не имел против самой широкой гласности в разборе судебных и всяких правительственных дел. Римские правители, а за ними и полуязыческие Ироды ставили свои трибуналы безразлично то перед дворцом, то на базаре, даже в театре, цирке и на больших дорогах, где только оказывалась наличная надобность в разборе того или другого дела Так, известно, что Ирод ставил свое судилище в театре (Jos. Ant. 17:6, 3); Филипп—на больших дорогах (18:4, 6); Агриппа I—перед собранием народа Деяи. 20:4); Пилат—в цирке (Bell. Jud. 2:9, 3); Флор—перед дворцом в Иерусалиме (2:4, 18).

. Поэтому Пилат приказал вынести свое «курульное кресло» из судебной палаты и поставить его на особом возвышении, ко- трое называлось «гаввафа»—т. е. высокое место, или по-гречески «лифостротон», т. е. мозаичный помост, сделанный из разноцветных камней, как это в обычае было у римлян, которые любили, чтобы курульное кресло римских правителей и сановников всегда стояло на известном возвышении над окружающими как в знак видимаго, величия римской власти, так и с целию дать возможность большему числу присутствующих непосредственно слышать постановления и решения этой власти О Цезаре известно, что он даже в походы брал с собою не только курульное кресло, но и мозаичный помост для него.

. В данном случае это, по всей вероятности, было постоянное, нарочито устроенное для подобных случаев возвышение, и можно думать, что, сообразно с роскошью дворца, и гаввафа блистала изяществом и красотой разноцветных мраморов, на которых неоднократно ставил свое судилище любитель изысканной роскоши и архитектурной красоты—Ирод Великий. Когда курульное кресло, обыкновенно сделанное из слоновой кости и представлявшее собою в сущности табурет на скрещенных ножках, было уставлено на гаввафе, представлявшей достаточно места и для ассистентов, неизбежных по требованию римскаго судопроизводства, то иг глубины дворца с обычною торжественною важностью, предшествуемый, за неимением обычных в таких случаях ликторов Прокураторам не полагались ликторы, составлявшие принадлежность лишь высших сановников, как консулы и преторы.

, легионерами и сопровождаемый ассистентами, показался игемон и занял свое место, у подножия котораго, но все-таки выше окружающих людей, заняли места несколько почетных приближенных про- куратора. При обычном порядке судопроизводства, перед трибуналом судьи полагались сиденья и для обвинителей и даже самого обвиняемаго. Но в Иудее, к народу которой римляне вообще относились с крайним презрением, этот обычай часто не соблюдался, и трудно представить себе, чтобы он был соблюден теперь, когда обвинители находились в крайне возбужденном состоянии и заняты были единственною мыслью, чтобы как-нибудь поскорее добиться своей кровожадной дели, именно утверждения своего смертнаго приговора над осужденным. В завоеванных провинциях при суде обыкновенно полагались переводчики, но в данном случае, повидимому, их не было, так как и Пилат и иудейские вожди наверно знакомы были с греческим языком, как языком образованности и всяких международных сношений. По всей вероятности, знаком был с этим языком и божественный Узник, так как в Галилее этот язык был весьма распространен в Его время. Отряд римских воинов, ограждавших трибунал прокуратора от натиска толпы, завершал внешнюю обстановку этого римскаго суда в Палестине.

Заняв свое место и окинув сборище своим проницательным взглядом, Пилат тотчас заметил среди этой возбужденной толпы безконечно кроткаго Страдальца и, указывая на Него, строго и коротко спросил: «В чем вы обвиняете человека сего» (Ин. 18:29) На этот формальный вопрос должен был отвечать кто-нибудь из главных обвинителей; но сборище было в сильном возбуждении и потому, вместо формальнаго спокойнаго ответа, из толпы послышалось несколько голосов, которые грубо и дерзко загудели: «Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе». Такой грубый ответ толпы не мог не задеть чувства достоинства в прокураторе, и он приготовился дать такой же отпор обвинителям. Пилат уже не был новичком в Палестине, и так как все общественное служение Христа совершилось в его прокураторство, то можно быть уверенным, что он уже давно имел этого Галилеянина под надзором своих агентов, опасаясь, чтобы ив Него не вышел какой - нибудь новый зилот и мятежник, в роде наделавшаго так много хлопот римлянам Иуды галилея- вина. Но чрез своих агентов Пилат мог уже давно убедиться, что этот Галилеянин всячески избегал чисто политической популярности, самыя Его беседы с народом не заключали в себе ничего политическаго, касались лишь нравственных отношений, и вся деятельность Его направлялась к изобличению пустоты и лицемерия иудейских раввинов, книжников и фарисеев, которых презирали и сами римляне. Когда около Христа собирались массы народа, то в Кесарию приморскую, наверно, то и дело посылались доносы и предупреждения, хотя и сопровождавшияся заявлениями, что дело это не грозит никакими осложнениями, так как этот новый галилейский Учитель в политическом смысле совершенно безвреден, что только и нужно было римлянам. Если теперь поэтому первосвященники и книжники схватили Его и представили на суд римской власти, то это, конечно, только «из зависти» (Мк. 15:10), из побуждений оскорбленнаго самолюбия. Судя по всему, что только известно было Пилату о Христе, он смотрел на Него не иначе, как на увлекающагося, но вполне благонамереннаго мечтателя, каких много было в то время не в одной только Палестине, и если Он был опасен для кого-нибудь, то только для этих надутых, мелочных законников, нелепую казуистику которых Он изобличал пред народом с изумительною силою и прямотою, но вовсе не для римской власти. Поэтому Пилат, сразу обняв весь смысл предстоявшаго ему дела и задетый грубым гвалтом дерзкаго ответа на свой формальпый судебный вопрос, с нескрываемою горечью в выражении, ответил сборищу, что в таком случае прокурат״ру нечего и вмешиваться в это дело: «Возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его». В этом ответе Пилата нельзя не видеть поразительного сходства с тем ответом, который несколькими годами позже дал подобному же иудейскому сборищу брат знаменитаго Сенеки, Галлион, когда ему, в бытность свою проконсулом в Ахаии. пришлось выслушивать от коринфских иудеев обвинение на ап. Павла в том, что «он-де учит людей чтить Бога не но закону”. На это обвинение Галлион отвечал: «иудеи! если бы какая-нибудь была обида, или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас. Но когда идет спор об учении, и об именах, и о законе вашем, то разбирайте сами; я не хочу быть судьею в этом» (Деян. 18:12-15). Известно, что Галлион подкрепил такое свое решение чисто по-римски, приказав своим ликторам разогнать все сборище ненавистных всякому порядочному римлянину жидов. Наверно и Пилат не прочь был бы сделать тоже самое; но, к сожалению, он был не в Коринфе, где иудеи составляли лишь незначительную колонию, а в самом центре иудейства, где иудеи представляли собою опасную силу. Поэтому он ограничился кратким ответом, в котором однако заключалась доля самаго тонкаго, крайне оскорбительнаго для самолюбия иудеев намека на их политическую безправность Пилату, конечно, известно было, что иудейские вожди в своем ночном заседании же произнесли смертный приговор над Христом и теперь добивались только утверждения этого приговора со стороны римской власти, без чего они не вправе были предавать смерти ни единаго человека; своим ответом теперь он и имел в виду заставить их публично сознаться в своем безнравии и подвергнуть свое самолюбие заслуженному унижению. И действительно, он достиг своей цели. Из толпы послышался ответ: «Нам не позволено предавать смерти никого” (Ин. 18:31). Иначе они давно бы расправились с этим обольстителем народа. Достигнув своей цели и нанеся вполне заслуженный удар иудейскому самолюбию в ответ на дерзкое неуважение к римскому трибуналу. Пилат затем опять хотел направить судопроизводство на правильный формальный путь и вновь спросил, в чем же они собственно обвиняют своего Узника. Тогда и иудеи, убедившись, что дерзостью ничего нельзя достигнуть и напротив можно испортить все дело, стали излагать пред Пилатом обвинение, и тут Каиафа не преминул придать политический характер всему делу, чтобы сразу дать понять прокуратору, что сму предстоит решать весьма серьезное дело, требующее самаго полнаго внимания со стороны римской власти. Поддерживаемый голосами сборища, Каиафа стал обвинять Узника в том, что «Он развращает народ и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк. 23:2). Нельзя не заметить при этом именно сильной, преднамеренной политической окраски в обвинении. Ведь на ночном заседании синедриона решительным основанием осуждения Христа на смерть было то, что Он «называл Себя Сыном Божиим» (Лк. 22:70, 71), от какого заявления Его Каиафа пришел в священный ужас и даже разодрал на себе одежды. Но так как это обвинение не могло иметь значения для Пилата, как язычника-римлянина, то Каиафа и перевел все обвинение на чисто политическую почву, придав ему крайне ложный характер. Пилату хорошо было известино, что по первым двум пунктам обвинение было совершенно ложно, и его агенты в свое время могли донести ему, как галилейский Учитель ответил Своим совопросникам на их коварный вопрос о том, позволительно ли платить дань кесарю (Лк. 20:22-25). Поэтому прокуратор обратил внимание лишь на последний пункт обвинения, что будто Узник называл Себя «Христом Царем», т. е. по буквальному смыслу этих слов—«царем, помазанным на царство». Для обвинения в сущности достаточно бы и этого одного пункта, потому что в нем заключалось все, что только могло возбуждать против себя грозу римскаго закона. Назвать себя царем значило совершить в глазах римлян величайшее преступление, именно нанести оскорбление величию римскаго императора, и оно было тем страшнее, что император Тиверий, в своей болезненной подозрительности, не знал пощады к подобнаго рода претендентам и жертвою его мрачной подозрительности уже сделались многия выдающияся личности. Нельзя было поэтому оставить такого обвинения без разследования, и Пилат порешил произвесть личный допрос Узнику, Окинув своим любопытным взором смиреннаго Страдальца, с спокойным величием невинности безмолвно стоявшаго среди возбужденнаго сборища Его ожесточенных врагов, и не найдя в Его страшном уничижении ни малейшаго соответствия с приписываемыми Ему притязаниями, римский прокуратор захотел допросить Его наедине, и потому приказал ввесть Его за собой в самую преторию. Тут Христос впервые вступал в царския палаты, но вступал как уничиженный узник. Узурпатор Црод когда-то в этих самых палатах блистал величием и гордою пышностью, а истинный Сын Давидов стоял в них теперь со связанными руками— пред лицом натянуто-грознаго судьи-язычника!

Источник

Библейская история при свете новейших исследований и открытий. Новый Завет. С-Пб.: 1895. С 487-498

Евангелие от Марка, Глава 15, стих 1. Толкования