Полагая, что можно будет утолить кровожадную ярость Его врагов, не прибегая к крайности, он порешил подвергнуть Его бичеванию, чтобы после такого наказания, составлявшаго, так сказать, компромисс между правосудием и милостью (с языческо-иудейской точки зрения), можно было покончить все это дело. Поэтому разбойник Варавва был освобожден, а Христос приговорен к наказанию.

Сделав соответствующее распоряжение, Пилат встал с трибунала и удалился во внутренние покои дворца. По установившемуся обычаю, бичевание обыкновенно было прелюдией к смертной казни, и потому сборище врагов Христа ликовало. Наказание это было ужасное, и римские граждане на основании различных законов были освобождены от него. Зато все, не имевшие прав римскаго гражданства, а особенно в безпокойных провинциях, подвергались безпощадному бичеванию. Христос был взят близ стоявшими воинами и сопровождаемый гиком и гвалтом злорадствующей черни отведен был во двор претории, где находились все необходимыя принадлежности наказания. Узника, осужденнаго на это наказание Flagellatio , привязывали к столбу и по обнаженной спине бичевали особыми бичами с колючими наконечниками, от которых все тело жертвы превращалось в одну сплошную окровавленную рану. Неудивительно, что наказываемые скоро впадали в безчувствие, от котораго пробуждались с чувством невообразимых страданий. Такому же бичеванию впоследствии подвергались нередко и христианские мученики во время гонений. «Все присутствовавшие (при одном таком бичевании в Смирне), разсказывает Евсевий Кесарийский, пришли в ужас при виде того, что обнаружились самыя их спины и выступили наружу их мускулы, связи и даже самыя внутренности» Евсевий, История, 4.15 . Моисеево законодательство с его обычным духом гуманности ограничило наказание определенным числом ударов. По нему, «сорок ударов можно дать, а не более, чтобы от многих ударов брат твой не был обезображен пред глазами твоими» (Втор. 25:3). Но этот гуманный закон, при безправии того времени, не соблюдался, а в данном случае тем более, что бичевание было совершаемо в силу приговора, решеннаго судом, следовательно, по римскому законодательству, которое не знало никаких ограничений. При обычном порядке вещей, так как бичевание считалось одним из способов дознания, при нем обыкновенно присутствовал и сам судья, который поощрял палачей в их ужасном занятии, приговаривая; «дай ему!» Мы можем быть уверены, что Пилат избавил себя от этой ужасной обязанности, и, удалившись во внутренние покои, хотел успокоиться от волнения и обдумать план дальнейшаго действия, а также, по всей вероятности, переговорить и с своей женой Клавдией, которая, как принявшая столь горячее участие в судьбе Узника, конечно не преминула лично сообщить своему мужу о пережитых ею во сне страданиях и вообще о всех своих недоумениях касательно Праведника• А в это время на дворе претории дело шло своим чередом. Закончив бичевание и имея Узника в полной «своей воли» (Лк. 23:25), грубые легионеры, обыкновенно набиравшиеся в провинциях из подонков населения, а также конечно и ближайшие враги Его, боявшиеся вступить в преторию, чтобы не оскверниться, но не бывшие в состоянии отказать себе в злобном удовольствии посмотреть па жестокое зрелище бичевавия, предавались обычным в то время издевательствам над Узником. Христос называл Себя царем: поэтому можно было позабавиться над Его царственностью. На плечи Ему наброшен был какой-то дырявый военный красный плащ, в руки на место императорскаго скипетра вложена тростинка, а на голову вместо обычнаго лавроваго венка надет колючий терновый венец Вероятно, из колючаго кустарника нубка, который и теперь в изобилии растет около стен Иерусалима. Tristram, Natural history of the Bible, crp. 420. Мнения в этом. отношении впрочем расходятся. См. у Маккавейскаго, стр. 153.

, изранивший божеств. Страдальца. Довольные своею изобретательностью, ругатели, издевательски преклоняясь пред Ним, насмешливо восклицали: да здравствует, царь иудейский! Радуйся, царь иудейский!“ Χαιρε о βασιλευς!— Ave, Caesar! Мф. 27:29; Мк. 15:18 Ср. Martial, Epigr. 16:73: ״Hoc didici per me dicere: Caesar, ave!״ Этому крику иудеи вторили: ״шалом лека, мелек га-егудим!“ и сопровождали эти восклицания ударами по голове, плеванием в лицо ע всевозможными вообще выходками, к каким только ено- собна грубая, изобретательная на жестокости и низости чернь.

Неизвестно, сколько времени длилось это поругание, но все связанныя с ним жестокости и издевательства не в состоянии были вызвать ни единаго вздоха из груди Бож. Страдальца. Он мог бы просить о пощаде, мог бы вздохами и болезненными воплями умолять Своих палачей о сострадании. Ведь человече- ское сердце бьется и в самой грубой, закоснелой груди. Но Он безмолвствовал—хотя безмолвствовал потому, что сознавал Свое безконечное торжество и превосходство над ними. В Гефсиманском саду Он изнемогал под невыносимым бременем Своей душевной тоски и с воплями взывал к Отцу Своему Небесному, умоляя Его, «да мимо идет чаша сия»,—а теперь, когда уже начал пить эту горькую чашу страданий, Он обнаруживал спокойную радость победителя. Его безмолвие было ясным знаком всецелой самопреданиости на волю Своего Отца. Безропотно перенося поругания, Он исполнял дело Своей жизни, в согласии с предвечным определением небеснаго совета и в силу любви к Своему заблудшему народу и всему миру. Для человеческих очей Его царственный дух был покрыт тучами телесной скорби и муки; но тем явственнее предносился Ему торжествующий конец Его земной жизни. Он близился к смерти, чтобы победить и разрушить смерть с ея делами тления и воскреснуть в качестве Жизнодавца и Основателя церкви, которая должна спасти мир См. Geikie, Life of Christ. 2, стр. 550. !

Такое победоносное торжество Бож. Страдальца среди всех мук унижения едва ли могло ускользнуть от внимания римскаго прокуратора, который, будучи и сам глубоко заинтересован в судьбе этого Узника, наверно проникся еще большим благоговением и страхом к Нему, когда получил возможность лично узнать от своей жены Клавдии причину встревоживших ее недоумений касательно «Праведника», и потому у него более чем когда-либо явилось желание оказать защиту попираемой невинности. Но как ее оказать? На почве формального суда дело было в сущности уже проиграно. Самое бичевание и поругание по порядку римскаго уголовнаго судопроизводства было знаком того, что обвиняемый признавался виновным и для него наступало преддверие заслуженных им кар Бл. Иероним, в своем объяс. Мф. гл. 27, говорит: ״Известно, что Пилат поступал сообразно с римскими законами, в которых постановлялось, чтобы человек, осуждавшийся на распятие, предварительно подвергался бичеванию (prius flagellis verberetur)‘‘. Ср. Cic. in Ver. v, 63; Liv. x, 9; Sen. 12. 3:16; Jos. Bell. Jud. 2:14, 9 и др. у Маккавейскаго, стр. 148, прим. 2.

. Так это понято было и легионерами и сборищем иудейским, и напрасно Пилат пытался придать этому акту другой, так сказать, искупительный смысл. Но потеряв дело на юридической почве, он однакоже не терял еще надежды на возможность спасти невиннаго, но его убеждению, Узника. Успокоившись от волнения, он вновь вышел на гаввафу и, собрав все свое мужество, опять повторил свой оправдательный приговор: «Вот, сказал он, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины» (Ин. 19:4). Толпа, конечно, не ожидала подобнаго заявления, и не успела еще оправиться от недоумения, как из претории «вышел Иисус в терновом венке и в багрянице». Он был истерзан и изранен, с чела Его струилась по лицу кровь,—но все το-же величавое спокойствие светилось в этих чудесно добрых, всепрощающих очах и победоносная царственность сказывалась во всей фигуре и ея движениях. Даже каменное сердце должно было смягчиться при виде этой униженной и попранной царственности невинно страждущаго человека, и Пилат, воспользовавшись благоприятным моментом и взывая к простому человеческому состраданию, воскликнул: «се, человек!» Подумайте, ведь это тоже человек,—и неужели Он не заслуживает простого человеческаго сострадания?—Но у врагов Христа сердце было жестче гранитной скалы, и они, оправившись от невольнаго смущения и опасаясь, как бы жертва не ускользнула от них, еще яростнее закричали и затопали, и кровожадными воплями: «распни, распни, Его!»—зловеще потрясали воздух. Это крайне раздражило Пилата, и он ответил им: в таком случае — «возьмите Его вы, и распните, ибо я не нахожу в Нем вины».

Еслибы Пилат обладал большим нравственным и гражданским мужеством, то в сущности этим и должно бы закончиться все дело. На основании римскаго закона Узник признан невиновным, и представитель этого закона признал обвинение Его в оскорблении величества своим политическим самозванством— недоказанным. Значит, оставалось решить дело лишь по иудейскому закону; а так как сила этого закона была ограничена и по нему нельзя было казнить человека смертию, то Пилат, говоря иудеям: «возьмите Его вы и распните!»—сделал лишь опять колкий намек на то, что они не имеют права распоряжаться жизнью людей. Оставалось закрыть собрание и разогнать сборище. Но у Пилата не хватило на это решимости, и он своею нерешительностью погубил все дело. Иудеи, видя, что первое обвинение в оскорблении величества, на какое они собственно более всего и разсчитывали, не удалось, с поразительною изворотливостью перешли на другую почву и дерзко отвечали прокуратору: если ты не находишь в Нем вины по своему римскому языческому закону, то «мы имеем (свой) закон, и по закону нашему он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим» (Ин. 19:7). Это последнее заявление теперь, после всего, что уже произошло и было перечувствовано прокуратором, произвело на него необычайное действие. Услышав его, Пилат положительно испугался. «Filias Dei» — да, все показывает в Нем, что Он более, чем человек. Не даром и Клавдия получила таинственное предостережение во сне. Таким образом, делая несправедливость по отношению к Нему, можно оказаться несправедливым и к самому божеству. Нужно наследовать эту сторону дела, и Пилат, до крайности растерянный, вновь позвал Христа вовнутрь претории, чтобы опять подвергнуть Его единоличному допросу. «Откуда Ты?»—спрашивает Его Пилат.—Земное ли Ты существо, или, в самом деле, не с неба ли Ты, таинственный и страшный filius Dei?—Как образованному римлянину, Пилату, конечно, известна была как римская, так и греческая литература; а она проникнута была ожиданием какого- то таинственнаго явления на земле для обновления одряхлевшаго мира. Даже столь трезвые и серьезные писатели, как римские историки, и те записали на страницах своих летописей широко распространенную молву, что скоро должен был явиться и притом именно в Иудее какой-то необыкновенный человек, имеющий покорить весь мир Тацит, Истор. 5:13; Светоний, Vesp. с. 4. См. “Христ. Чтение“ выпуск 1, 1893 г. и ст. ”Волхвы с востока”, стр, 22 и 23,

. Как правителю Иудеи, эта молва конечно была более известна Пилату, чем кому-нибудь другому, так как с нею связывалась опас- ная для римскаго владычества мысль. Не стоит ли пред ним это воплощенное божество? Пилату казалось, что он напал на истинную суть дела. Если, в са- мом деле, пред ним стоит бог или полубог, так жестоко потерпевший от рук иудеев, то пусть только он откроет это, и тогда прокуратор, уверенный в поддержке себе со стороны благодарнаго божества, немедленно разгонит эту отвратительную иудейскую чернь и сам готов сделаться правой рукой его в деле покорения мира (в надежде на приличное, конечно, вознаграждение впоследствии). Пилат нетерпеливо ждал ответа на свой вопрос, «но Иисус не дал ему ответа», потому Что мысль его, верная в начале, стала на ложную, политическую почву в конце. Тогда с обычною у суеверных язычников изменчивостью благоговейный страх у Пилата перешел в гневное раздражение, и он запальчиво воскликнул: «мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя, и власть отпустить Тебя?» Какое жалкое самообольщение! Если и в борьбе с иудейским сборищем вполне обнаружилось все безсилие прокуратора, то тем богохульственннее выставлять свое самовластие, когда всякая власть в действительности исходить от Бога. И Христос отвечал Пилату: «ты не имел бы надо Мною никакой власти, еслибы не было дано тебе свыше; посему (хотя и ты совершаешь грех, не действуя с достаточным мужеством в защиту справедливости), но более греха на том, кто предал Меня тебе». Даже и в Своем крайнем уничижении, понесенном по вине этого римскаго правителя, Христос безконечно милостив и сострадателен к нему, и сделавшись в этот момент судией, пред Которым гордый язычник оказался подсудимым, Он преподает ему урок вечной правды.

Пораженный таким глубоким ответом, который можно бы услышать скорее от какого-нибудь глубочайшаго философа, а ее от жалкаго галилейскаго Узника, Пилат задумался опять и не звал, что ему теперь делать. Но во всяком случае, замечает евангелист, отселе «Пилат (еще более) желал отпустить Его». Испытав все средства, он надумал сделать еще одну последнюю попытку, именно подействовать на самую чувствительную струнку иудейскаго на* рода, на его патриотизм и национальное самолюбие. Выйдя из претории и заняв свое место на гаввафе, он приказал вывесть за собой и Иисуса, и когда бож. Страдалец опять появился у гаввафы—все тот же величественный и спокойный, так что терновый венец казался на Нем победным лавровым венком, а издевательская багряница великолепной царской порфирой, то Пилат, указывая на Него, торжественно сказал: «Се Царь ваш!» Но напрасен был и этот изворот. Старейшины успели настроить толпу так, что какие бы доводы ни приводились ей, она неистово кричала одно и το-же: «распни, распни Его!» А когда прокуратор, растерявшись от этой повой неудачи, в раздражении спросил: «царя ли вашего распну?» то высокие злоумышленники, а за ними и весь народ закричали: «у нас нет царя, кроме кесаря. Если отпустишь Его, ты не друг кесарю. Всякий, делающий себя царем (а также и потворствующий таковому), противник кесарю». Такого оборота совсем не ожидал Пилат, так как не предполагал, чтобы заведомые ненавистники римскаго владычества, открыто и еще более тайно проповедывавтив, что у избраннаго народа один только Царь, именно Иегова, и постоянно подстрекавшие народ к мятежам учением, что скоро придет истинный царь иудейский, сын Давидов, который ниспровергнет ненавистное владычество хищнаго римскаго орла, чтобы они дошли до такого гнуснаго лицемерия, заявленнаго так всенародно.

И он объят был ужасом, так как эти самые злоумышленники, будучи злейшими врагами римскаго владычества, в данном случае могли выступить в качестве сторонников римской короны и донесть на Пилата в Рим, как на изменника, публично поддерживавшаго какого-то самозваннаго «царя иудейскаго». Нечто подобное было уже с ним и раньше. Когда он, желая польстить императору Тиверию, выставил однажды посвятительные щиты с его и своим именем на горе Сионе, то иудейские зилоты, усмотрев в этом оскорбление своему закону, шумно требовали от него удаления щитов, угрожая в противном случае принести жалобу самому Тиверию, «воля котораго, как кричали они, состоит в том, чтобы их законы пользовались уважением”. Уже тогда это заявление сильно напугало прокуратора, потому что, по свидетельству Филона, он опасался, чтобы иудейская депутация не раскрыла пред императором всех его преступлений, «продажности его приговоров, его грабительства, разорения им целых семейств, и всех совершенных им постыдных дел, многочисленных казней лиц, не осужденных никаким судом, и причиненных им крайних жестокостей всякаго рода» Philo, Leg. ad Cajum, 1389 . Так как он тогда хотел, однако, настоять на своем, то жалоба на него действительно была принесена, и Тиверий, оставшись недоволен затеей Пилата, приказал ему удалить щиты из Иерусалима н повесить их в храме Августа в Кесарии. Если уже тогда столь неблагоприятным для него оказался исход его столкновения с фанатическим народом, то чего было ожидать теперь? Ему, конечно, известно было, что в это самое время закон об оскорблении величества действовал в Риме с неумолимою жестокостью; жертвою подозрительности Тиверия пали уже многие важные сановники, и в этом отношении, как говорить Тацит, «ни Тиверий, ни обвинители-доносчики не знали усталости” Тацит, Летопись 3:38; см. также в перев. проф. И. И. Модестова прим. 153 на стр. 160.

. Донос, сделанный при настоящих условиях, мог стоить ему не только зани* маемаго места, но и жизни. Тогда он окончательно потерял голову и, заботясь теперь больше о себе и своем положении, чем о правосудии, решился уступить крикам ненавистнаго ему народа “И превозмог крик их и первосвященников”, с грустию замечает св. Лука, “и Пилат решил быть по прошению их”. .

Но жалкий, растерявшийся правитель, оп все-таки хотел выгородить себя от страшной ответственности в столь ужасном попрании справедливости, и хотя внешним знаком думал заявить иудеям о своей непричастности к великому злодеянию. Естественным символом для этого издавна служило омытие рук. Этот символ употреблялся и у язычников, но он имел особенную обрядовую важность у евреев, где он встречается уже в отдаленной древности. Так, по закону Моисееву, в случае неизвестно кем совершеннаго убийства, старейшины города, близ котораго найден убитый, должны были совершить омовение рук с произнесением слов: «руки наши не проливали крови сей, и глаза наши не видели» (Втор. 21:1-7). Отсюда естественно самое выражение «омывать руки» вошло в пословицу, и оно неоднократно встречается в поэтически восторженных псалмах Давидовых (Пс. 25:6, Пс. 82:13). Мишна свидетельствует, что самый обряд продолжал сохранять свое значение до позднейшаго времени Sot, 9:6. Привед. у Эдершейма 2, р. 578. Срав. Дан. 13:46: ״чист я от крови ея“ . И вот этим-то обрядом и воспользо- вгилен Пилат для заявления о своей непричастности к осуждению Праведника. Замечательно, что само употребленное им при этом выражение вполне соответствует именно характеру иудейскаго обряда. Желая придать в глазах иудеев особенную выразительность своему действию, он не ограничился простым языческим символом, а совершил именно иудейский обряд со всею его узаконенною торжественностью. Приказав принести себе сосуд с водою, он «умыл руки пред народом и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего Мф. 27:24. — Эдершейм справеддиво обращает внимание на то, что самое выражение Пилата: ᾽Αθῷός εἰμι ἀπὸ τοῦ αἵματος (свободен от крови) есть гебраизм, букв. перевод еврейскаго оборота: наки миддам. Т. 2. стр. 578. Ср. 2 Цар. 3:28: ”невинен я в крови Авенира“. .—Смотрите вы»,—с грозною торжественностью прибавил он. По свидетельству мишны, когда старейшины, совершив установленный обряд и омыв руки, заявляли о своей непричастности к крови убитаго, священники отвечали на это заявление молитвой, которая гласила: «Прости, о Господи Боже, дело сие пароду Твоему, который Ты искупил, и не возложи невинной крови на народ Твой Израиля!» Эта молитва не могла не быть известна присутствовавшим тут первосвященникам и книжникам, и потому должна бы хотя на момент затронуть их закосиелую совесть. Да она, не- сомненно, и припомнилась им; во это только еще более разъярило их, п заявление Пилата было мгновенно заглушено воплями обезумевшей от злорадства черни и ея вождей: «кровь Его на нас и на детях наших!» Многие из этой самой толпы, наверно, живо припомнили себе эту ужасную клятву, когда лет тридцать спустя на этом самом месте произнесен был разъяренным прокуратором Флором приговор, в силу котораго 3,600 иудеев, и среди них много знатнейших, подвергнуты были бичеванию и распятию Bel. Jud. 2:14, 9 , а несколько лет спустя тому же наказанию подвергнуты были уже безчисленныя массы злополучнаго народа, так что, по ужасному свидетельству иудейскаго историка, «места недоставало для крестов, и крестов недоставало для тел» Bel. Jud., 5:11, 1, Нельзя не отметить глубоко-поразительнаго суда Божия, как он проявился над иудеями. Все те муки и истязания, которым они подвергали Христа, им пришлось испытать и на самих себе: “сначала они были подвергаемы бичеванию, а затем и всевозможным видам пыток и истязаний перед своею смертию, и затем были распинаемы на крестах пред стенами города”. Там же. . Поистине безумная клятва возымела свою силу, и на евреях вполне оправдался древний богоустановленный закон, угрожавший взыскать кровь, пролитую рукою человеческою (Быт. 9:5-6). Но тогда пред трибуналом Пилата они, в своем безумном изступлении, попрали этот закон своего писания и закон своей со- вести, и дико ликовали, когда прокуратор, наконец, в отчаянии дал приказ воинам приготовить крест и распять на нем «царя иудейскаго». По римским судебным законам приговоры всегда требовалось оформить, т.е. письменно изложить и скрепить подписью. По одной из дошедших до нас версий этого приговора, он гласил: «Иисуса Назарянина, возмутителя народа, оскорбителя Кесаря и ложнаго Мессию, как доказано свидетельством большинства его собственнаго народа, отвесть на обычное место казни и в посмеяние его (мнимаго) царскаго величества среди двух разбойников пригвоздить к кресту. Иди, воин, готовь кресты!» Латинский подлинник этого приговора приведен у Маккавейского, стр. 100. Эта версия приговора однако весьма поздняя (от XVI в.) и рядом с нею известно еще несколько версий более подробных. .

Произнеся этот или подобный приговор, Пилат так или иаачф покон- чил е крайне тяжелым, причинившим ему столько безполезных хлопот и нравственных страданий, делом. Подписав приговор, он оставил гаввафу с «омытыми руками»,—но с очищенным ли сердцем? В Абиссинии недавно найдена одна весьма древняя рукопись так называемой исповеди Пилата. Рукопись эта написана на эфиопском языке и, вероятно, коптскаго происхождения (по мнению проф. Джемса—часть апокрифическаго евангелия, занесеннаго в Абиссинию коптамп). На одном листе рукописи изложен отрывок беседы Пилата у гроба Христа, где сказано: ״Я верую, что Ты воскрес и мне явился, и верую также, что Ты, Господи, не будешь судить меня, ибо я действовал, осуждая Тебя, из боязни евреев. Верую в Твои слова и в дела, какия Ты совершил, когда находился среди людей. Ты воскресил многих мертвых״. В Абиссинии Понтий Пилат, как известно, причислен к лику святых, а имя его жены Клавдии Прокулы значится в святцах и греческой церкви (27 октября). О том, что она уверовала во Христа, свидетельствуют Ориген в толк. на ев. Матфея, св. I, Златоуст и Иларий, Предание о ней сохранилось у Никифора в церк. истории 1, 30, и в апокриф. еванг. Никодима (״Прокла״ или ״Клавдия Прокула״). . Мы можем только гадательно предполагать, в каком душевном состоянии отправился он сообщить о содержании своего приговора над «Праведником» своей жене Клавдии, которая, как мпого настрадавшаяся и наболевшаяся душой за того же «Праведника», конечно первая встретила его во внутренних покоях дворца. Не знаем также, долго ли все это страшное дело тяготело на совести Пилата и скоро ли ему удалось (если только удалось вообще) при помощи ловких извивов языческо-римской законнической казуистики снять с себя это тяжелое бремя совершенной им неправды; но одно несомненно, что ему не удалось оправдаться пред совестью человечества, и его имя навсегда связалось с совершенным или допущенным им ужасным преступлением богоубийства Уже язычник Тацит в своей знаменитой “Летописи», какбы выражая совесть языческаго мира, написал роковые слова, что «Христос в правление Тиверия предан казни прокуратором Понтием Пилатом» Тацит, Летопись 15, 44: ״Christus Tiberio imperante per procuratorem P.Pilatum supplicio affectus erat”. Это одно из самых ясных и несомненных свидетельств языческой древности в пользу достоверности евангельской истории о распятии и смерти Иисуса Христа.

, и этот голос языческой совести нашел громоносный отголосок в символе веры христианской вселенской церкви, которая, ежедневно исповедуя свою веру во Христа, исповедует ее не иначе, как вспоминая о том, что Господь наш Иисус Христос «распят за ны при Понтийстем Пилате».

Источник

Библейская история при свете новейших исследований и открытий. Новый Завет. С-Пб.: 1895. С.506-513

Евангелие от Марка, Глава 15, стих 17. Толкования